Велосипедная прогулка по Базелю
штурмуя небеса, история ЛСД, психоделия
Если вы спросите среднего хиппи, с чего все началось, мнений может оказаться столько же, сколько самих хиппи. Каждый придерживается собственной хронологии. Некоторые предпочитают вести историю психоделиков от "Ригведы", древнеиндийской книги, в которой упоминаются видения в трансе, достигавшемся при употреблении растения сома. Другие ведут отсчет от древнегреческих мистерий и средневековой мистической традиции - розенкрейцеров, алхимиков и иллюминатов. Притягательная сила высшего сознания пронесла свое очарование через века, и кто бы это ни был - афиняне, с их элевсинскими мистериями, или Бальзак и Бодлер, курившие ***** в клубе *****истов, хиппи считали их всех своими предшественниками.
Но если у истории психоделиков может быть множество начал, все они потом неизбежно пересекаются в одной точке, описывая то, что произошло в швейцарском городке Базеле, в понедельник, девятнадцатого апреля 1943 года, за несколько минут до пяти часов вечера.
Базель располагается по обоим берегам Рейна, неподалеку от места, где граничат Франция, Германия и Швейцария. Это город шпилей и мостов, банков и развитой индустрии. Расцвет его связан с тремя гигантскими химическими комбинатами, стоящими рядышком у реки: "Хоффман Ля Рош", "Циба Гайги" и "Сандоз". Наша история касается только последней компании - "Сандоз Фармацевтикалс", а если еще конкретнее - то одного из ученых-химиков, работавших там, а именно доктора Альберта Хофманна.
Альберт Хофманн, в очках, с короткой стрижкой, в свои тридцать семь выглядел именно тем, кем он был: типичным представителем буржуазной интеллигенции. Он пришел работать в "Сандоз" в 1927 году, вскоре после окончания цюрихского университета. Незадолго перед этим "Сандоз" начал выпускать кроме традиционных гербицидов, инсектицидов и красок еще и лекарственные препараты.
В конце двадцатых годов двадцатого векаработа в фармацевтической промышленности была для молодого химика самым увлекательным местом для ученичества. Это было время, когда специалисты тщательно исследовали все химические свойства веществ, надеясь открыть лучшие антибиотики, более безопасное средство от головной боли, открыть еще один сульфамид (который по общему мнению был первым "чудо-лекарством"). "Сандоз" занимался, в частности, исследованиями Claviceps purpurea (более известного как спорынья) - грибка, паразитирующего на больных зернах ржи. Хотя в народной медицине она использовалась при родах (для ускорения родовых схваток) и абортах (по той же причине), спорынья больше известна как возбудитель болезни, возникшей вместе с развитием сельского хозяйства и получившей название "огонь святого Антония". Это был страшный бич рода человеческого. У человека, съевшего пораженную спорыньей рожь, начинали чернеть и отпадать пальцы ног и рук. Затем наступала ужасная смерть. Медики называли этот недуг "сухой гангреной".
Хофманн, поначалу занимавшийся исследованиями средиземноморского морского лука, через некоторое время тоже переключился на спорынью. В течение восьми лет он методично синтезировал одну молекулу производных эрготамина за другой, проверял их на животных и, получив неблагоприятные результаты, принимался за следующую. Теоретически, он хотел открыть новый аналептик - лекарство от мигрени, но в апреле 1943 года, проверив больше дюжины вариантов, он так и не приблизился к успеху. "Необычным предчувствием" назовет позднее Хофманн охватившее его весной ощущение. Предчувствие. Интуиция. Что бы это ни было, но Хофманн почувствовал, что он что-то упустил в 1938-м, когда синтезировал двадцать пятое соединение лизергиновой кислоты, носившее лабораторное название ЛСД-25.
Повинуясь этому внутреннему предчувствию, Хофманн синтезировал новую порцию ЛСД-25 в пятницу, 16 апреля. В полдень ему удалось получить кристаллическое соединение, легко растворяющееся в воде. Однако вскоре он почувствовал легкое головокружение и, взяв на работе отгул на остаток дня, отправился домой. Как только он лег в постель, у него начались галлюцинации.
В отчете, представленном Артуру Штоллю, своему непосредственному начальнику, Хофманн описывал галлюцинации как "непрерывный поток фантастических картин, удивительных образов, калейдоскопическую игру света". Подозревая, что причиной этих фейерверков явился ЛСД-25, Хофманн решил это проверить. В следующий понедельник, девятнадцатого числа, в 16.20, он в присутствии ассистентов растворил в стакане воды и выпил, как он считал, безопасную дозу - 250 микрограммов наркотика.
В 16.50 он еще ничего не чувствовал. В 17.00 он ощутил растущее головокружение, некоторые нарушения зрения и желание смеяться. Вскоре ему стало тяжело описывать свое состояние в журнале и он, прервавшись, попросил одного из ассистентов проводить его домой и вызвать доктора. Затем сел на велосипед - в военное время в связи с нехваткой бензина пользоваться машиной было не с руки - и, крутя педали, поехал домой, ощущая, как мир вокруг начинает странно вибрировать и изменяться.
Знакомый бульвар по дороге к дому превратился для Хофманна в картину Сальвадора Дали. Ему казалось, что здания покрылись мелкой рябью. Но самым странным было ощущение, что, крутя педали, он словно бы не двигается с места.
Хофманн уже собирался было обсудить это с ассистентом (позднее тот сообщил, что они ехали довольно быстро), когда обнаружил, что голос ему не повинуется. В чем бы ни заключался механизм, с помощью которого мы облекаем мысли в слова, он больше не работал.
Когда доктор пришел к Хофманну, то обнаружил, что пациент абсолютно здоров физически, но психически... психически Хофманн висел под потолком и глядел вниз на то, что считал собственным мертвым телом. На этот раз, в отличие от прошлой пятницы, он не наблюдал никаких прекрасных фейерверков. Он чувствовал себя одержимым демонами. Когда его соседка зашла занести ему молоко (Хофманн надеялся, что оно, как универсальное противоядие, нейтрализует отраву), он увидел не миссис Р., а "злую, коварную ведьму" в "раскрашенной маске".
Он лежал в постели, мысли метались в беспорядке. Хофманн думал, не навсегда ли он сошел с ума. Вдобавок ко всему прочему его жена с детьми уехали в гости. Что будет, когда они вернутся домой и обнаружат, что папа спятил - какой поучительный пример того, чем иногда заканчиваются эксперименты в психофармакологии!
****
Хотя человечество с глубокой древности использовало ********* для удовольствия и лечения, психофармакология как признанная отрасль науки насчитывает всего около ста лет. Первым научным трудом на эту тему считается "Die Narkotischen Genumittel und der Mensch" ("Наркотические возбуждающие вещества и человек") фон Бибры, опубликованный в 1855 году. В этой работе описывается семнадцать различныхрастений, воздействующих на человеческую психику. Фон Бибра предлагал заняться исследованиями этой почти неизвестной части ботаники, и тридцать лет спустя его путь повторил берлинский токсиколог Луис Левин. В 1886 году Левин опубликовал первое фармакологическое исследование о каве, растении южных морей. Местные жители считают, что напиток, сделанный из нее, намного превосходит по своим качествам алкоголь.
Через год после опубликования монографии и, вероятно, вследствие этого Левин получил от Парка и Дэвиса, американских фармацевтов, основавших международную фармацевтическую корпорацию с тем же названием, несколько кактусовмескаля. "Мускаль" или "мескаль" - так американцы называли кактус, который у мексиканцев носил названия "пейотль". Издавна популярный у мексиканских индейцев, после гражданской войны он стал распространяться и к северу от Рио-Гранде и быстро приобрел ритуальный статус у индейцев кайова и команчей. Левин, заинтересовавшись, на собственные средства отправился в юго-западную Америку, где обнаружил огромное количество образцов. Один из них, карликовый кактус, был позднее назван "Anhalonium lewinii". Вернувшись в Берлин, Левин в лаборатории выделил четыре различных алкалоида, содержащихся в пейотле, однако после того как эксперимент на животных не смог показать, который из них психоактивен, на опыты над собой не решился. Вместо этого он обратился к своему коллеге, доктору А. Хеффтеру, который принимал по алкалоиду до тех пор, пока не смог обнаружить самый сильнодействующий, названный им "мескалин".
Как в иные времена интеллектуалы сплотились вокруг энциклопедии Дидро, так и Левин и Хеффтер тоже участвовали в коллективном проекте, начатом еще Линнеем, который пытался классифицировать природу во всем ее разнообразии. Это был проект, переступавший культурные и классовые границы. В основном в нем участвовали любители: увлекающийся ботаникой священник, барон, финансировавший экспедиции, врач, любительски интересующийся токсикологией и фармакологией. Пейотль, попавший к ним в романтическом ореоле американского фронтира, заинтересовал всех. Кактус посылали во все крупнейшие музеи. Левин самолично передал его Полю Хеннингу для берлинского королевского ботанического сада, а другой немец, Хельмхольц, послал образец в Гарвард.
Подобную посылку получил и Вейр Митчелл, физиолог из Филадельфии, специализировавшийся на нервных расстройствах ("Повреждения нервов и их последствия", 1872) и исторических романах ("Хью Винн, свободный квакер", 1896). Прочитав о пейотле в "Терапевтической газете", он написал письмо автору статьи , доктору Прентису. И вскоре получил посылку с небольшим количеством кактусов. Двадцать четвертого мая 1896 года он их попробовал.
Вначале Митчелл ощутил прилив энергии, сопровождавшийся ощущением необычайной остроты ума. Митчелл решил это проверить, засев за статью по психологии, написание которой он откладывал уже неделю. Но статья не поддавалась. Тогда он попытался сочинять стихи и решать в уме математические задачи. Но ни то ни другое не подтвердило его ощущения расширившихся умственных способностей. Тогда утомленный Митчелл отправился вздремнуть в спальню. И тут пришли видения. Позднее, на строгих страницах "Британского медицинского журнала", Митчелл, описывая эксперимент, упоминал, как перед его взором возникали тысячи галактических солнц и готическая, светящаяся слабым светом, башня вздымалась на невиданную высоту. Это был фантастический пейзаж, похожий на картины американского художника Максфилда Пэрриша. Прочитав статью Митчелла, этим материалом заинтересовались Хэвлок Эллис и Уильям Джеймс.
Англичанин Хэвлок Эллис был во многом похож на Митчелла. Он тоже был медиком, предпочитавшим литературные труды ежедневной врачебной практике. Однако, хотя он опубликовал сотни стихов, эссе и медицинских статей, сегодня Эллиса помнят в основном по шумихе, поднятой вокруг его внушительной семитомной "Психологии секса", книги, которая была запрещена в Англии как непристойная. В страстную пятницу 1897 года, один в своем лондонском доме, Эллис, съев три пейотля, стал ждать результата. Скоро на него нахлынула лавина образов, только в отличие от Митчелла, они скорее напоминали картины не Пэрриша, а Моне.
Заинтригованный Эллис решил угостить пейотлем художника. В качестве подопытного кролика он использовал одного своего друга. Однако он дал ему слишком большую дозу, и бедняга почувствовал "адскую боль в сердце и ощущение надвигающейся смерти". В какой-то момент Эллис предложил ему съесть бисквит. Но когда художник взял бисквит, тот загорелся и крошечные голубые огоньки, перекинувшись по его брюкам, заплясали у него на боку. Когда же он все-таки поднес его ко рту, тот засветился голубым светом, который был "насыщенней цвета воды в голубом гроте на Капри" - по крайней мере, именно так он описал это ошеломленному Эллису. В то время как Эллиса покорило в пейотле изменение мира - "такое тихое и внезапное чувство озарения. Понимание всего окружающего, в котором еще за мгновение до этого ты не видел ничего необычного", то художник пережил нечто похожее на помешательство, - "Странность происходящего потрясла его гораздо больше, чем красота".
Эллиса это не остановило. Он дал попробовать пейотль нескольким другим своим друзьям, среди которых был известный поэт Уильям Батлер Йейтс. Он определял свои переживания в "другом мире", как "экстравагантные": "Это выглядело так, словно передо мной быстро прокручиваются справа налево наплывающие друг на друга пейзажи, каждый из которых был абсолютно нереален. Я видел, например, восхитительных драконов, дыхание которых казалось неподвижными струями пара, и белые мячики, балансирующие на конце этого дыхания".
Хэвлок Эллис описал свои опыты в эссе "Мескаль: новый искусственный рай", появившемся в 1898 году в "Контемпорари Ревью". В основном статья была описательной, но в ней присутствовало и несколько выводов, самым смелым из которых был тот, что любой образованный джентльмен должен хоть раз или два в жизни попробовать пейотль.
Для редакторов "Британского медицинского журнала" это было уже слишком, и они опубликовали гораздо более консервативную статью о пейотле Вейра Митчелла. Не верьте "новому раю" Эллиса, - предупреждали издатели, - на самом деле это "новый ад".
Отдавая дань уважения силе описаний мистера Эллиса и его друзей, мы хотели бы указать на то, что такое восхваление несет в себе опасность для людей... Мистер Эллис, правда, утверждает, что, по его мнению, постоянное употребление больших количеств не несет никакого вреда здоровью. Однако он говорит, что "для здорового человека попробовать раз или два мескаль это не только незабываемое удовольствие, но и, без сомнения, определенный опыт". Нам кажется, что это слишком большое искушение, по крайней мере для той части нашихчитателей, которые всегда ищут новых ощущений.
В ответ же на фразу Эллиса, что любой образованный человек должен попробовать пейотля, редакция сухо замечала, что индейцев кайова из американских прерий вряд ли можно назвать "самыми образованными обитателями Америки".
Читая редакционную статью, вероятно, прабабушку всех антипсиходелических статей, можно выделить два типа используемой аргументации, ни один из которых, по сути, не научен. Первый - полемическое заострение терминов, типа "рай-ад". Второй - характерное для протестантской морали утверждение, что ощущения, особенно новые ощущения, - это плохо. Наркотики вроде пейотля, писали редакторы, - это не для порядочных людей. И это - притом, что, судя по всему, они полемизировали с теми двумя уважаемыми людьми, которые уже попробовал пейотль и считали этот опыт ценным.
Издатели "Британского медицинского журнала" подняли еще один интересный вопрос, который в то время оживленно обсуждался. Где лежитгрань между правильным использованием медикаментов и злоупотреблением? Статьи о лекарствах были неотъемлемой частью "Британского медицинского журнала". Но разница была в том, что они предлагали лекарства от различных болезней, в то время как пейотль в лечебной практике не использовался. Но разве это автоматически делает его вредным наркотиком? В чем состоит злоупотребление веществом, вызывающим у человека непатологические симптомы, такие как экстаз, галлюцинации или даже ужас, - если оно не несет психологической или физической опасности для человека?
Однозначного ответа на это тогда не существовало. Его не существует и поныне. Дело в том, что однообразие притупляет сознание. Ежедневно то же синее небо, та же жена и те же дети. Пейотльпомогает отточить притупившееся лезвие восприятия. Так, что запрещая его, мы закрываем для себя множество возможностей...
Но вернемся к нашей истории. Как и боялись редакторы "Британского медицинского журнала", пейотль становился все популярнее, особенно в богемных кругах Лондона, Парижа и Нью-Йорка. На мир надвигалась первая мировая война. Интеллектуальными центрами мира в ту пору были Монмартр и Гринвич-Виллидж. В Гринвич-Виллидже культурная жизнь сосредоточилась в салоне Мэйбл Додж, богатой дамы, задумавшей стать американской мадам де Сталь. На ее вечерах можно было застать как Большого Билла Хэйвуда, лидера "мирового рабочего Интернационала", болтающего с анархистами Эммой Гольдман и Александром Беркманом, так и молодых вольнодумцев из Гарварда вроде Уолтера Липпманна и Джона Рида. В 1914 году Додж организовала дома ритуальный вечер (она со значением назвала его "экспериментом над сознанием"), который почти в точности воспроизводил подлинную церемонию индейцев кайова.
Раймонд вышел и отыскал орлиные перья и зеленую ветку, из которой можно было сделать стрелу. Костром нам служила зажженная электрическая лампа, прикрытая моей красной китайской шалью. Я не помню, что изображало лунные горы, но в качестве Пути Пейотля мы использовали скатанную в длинную узкую полосу простыню, ориентированную на восток.
Раймонд, как писала Додж, съев свой первый кактус, начал лаять как собака. У нее же возникло ощущение, что она плывет. Одновременно ей вдруг стали смешны все "поверхностные увлечения человечества... анархия, поэзия, политические системы, секс, общество".
Воспоминания об этом вечере помогают в миниатюре представить себе эволюцию психоделиков. Меньше чем за тридцать лет пейотль из научных кругов перекочевал в богему. Неизвестно, как дальше распространялся бы этот "сухой виски", если бы не началась первая мировая война. После войны большой интерес вызвало открытие Эрнста Шпата, синтезировавшего психоактивный алкалоид пейотля, названный им мескалином. После того как отпала нужда есть эти отвратительные на вкус кактусы (Уильяма Джеймса стошнило после того, как он съел один. "С тех пор я испытываю видения лишь наяву", - писал он брату Генри), исследования пошли полным ходом. В начале двадцатых Карл Берингер опубликовал объемный труд "Der Mescalinraush", что переводится как "интоксикация мескалином". В 1924 году Левин выпустил свою главную работу, "Фантастикум", в котором он, продолжая дело фон Бибры, каталогизировал большую часть известных наркотических растений, воздействующих на человеческую психику. Левин поделил их на пять классов: эйфорические, вызывающие видения, опьяняющие, гипнотические и возбуждающие. Спустя семь лет вышел английский перевод, о котором мимоходом упоминал Олдос Хаксли в эссе, опубликованном в чикагском "Гералд икзэминер".
Однако на самом деле случайная встреча Хаксли с "Фантастикумом" имела решающее значение. В 1931 году Хаксли абсолютно неожиданно наткнулся на эту книгу, "пыльную, валявшуюся на одной из самых верхних полок" книжного магазина. Эта судьбоносная случайность привела к тому, что пятый роман, написанный Хаксли, заметно отличался по стилю от предыдущих произведений.
В "Дивном новом мире" он нарисовал антиутопию, в которой связующим звеном между людьми былине этические представления, не философия национальной политики и не концепция смысла жизни - а наркотик сома, название которого Хаксли позаимствовал из "Ригведы". Хаксли, который сам придумал этот наркотик, заинтересовался и реальными результатами исследований Левина. Он сказал тогда слова, оказавшиеся пророческими:
"Все существующие *********, - писал он в "Гералд икзэминер", - опасны и вредны. Небеса, на которые они возносят своих жертв, превращаются в ад болезней и моральной деградации. Они убивают сначала душу, затем, через несколько лет, - тело. Где лекарство? "Запрещение", - ответят хором все современные государства. Но результаты запрещения не обнадеживают. Мужчины и женщины чувствуют такую потребность в возможности отдохнуть от реальности, что они готовы пойти на все, чтобы добиться этого... Удерживать людей от злоупотребления алкоголем или наркотиками вроде морфина и ******а можно, лишь обеспечив их эффективной заменой для этих приятных, но неизбежно отравляющих человека веществ. Человек, который изобретет такую замену, будет одним из величайших благодетелей страдающего человечества".
****
Альберт Хофманн не сошел с ума. Утром он чувствовал себя прекрасно. Выйдя после завтрака в сад, он отметил необычайную ясность восприятия. Все чувства обострились. Это звучало безумно, но он ощущал себя словно заново родившимся.
Любопытно, что он помнил почти все, что с ним происходило вчеравечером в мельчайших подробностях. Вероятно, это свидетельствовало о том, что сознание не отключалось в процессе эксперимента. Придя на работу, Хофманн составил отчет для Артура Штолля. "Вы уверены, что не ошиблись при взвешивании? - спросил Штолль. - Упомянутая доза верна?"
Но ошибки не было. Причиной удивительных переживаний Хофманна были 250 миллиграммов вещества - чуть больше былинки. Таким образом ЛСД-25 оказалось одним из самых мощных из известных человеку химических веществ, в 5-10 тысяч раз сильнее эквивалентной дозы мескалина.
От Хофманна ЛСД-25 перекочевало в фармакологическое отделение "Сандоз", где профессор Ротлин тестировал его токсичность на различных животных. Кошки, мыши, шимпанзе, пауки, все они под воздействием больших доз ЛСД оставались физически невредимы, однако часто в их поведении появлялись странности. Пауки, например, начинали ткать паутину более аккуратно и пропорционально при небольших дозах, при больших же теряли к ней всяческий интерес. У кошек состояние тоже менялось - от нервного возбуждения до кататонии. Но самым пророческим, хотя тогда этого еще никто не понимал, был эксперимент с шимпанзе. Однажды Ротлин сделал лабораторному шимпанзе инъекцию и отправил его обратно в клетку с другими животными. Через минуту в клетке поднялась суматоха. Нет, шимпанзе не обезумел и не стал вести себя странно. Он просто, находясь под воздействием наркотика, больше не подчинялся четкому иерархическому порядку стаи.
"Сандоз" очутился перед стандартной дилеммой. Продолжать ли исследования в надежде найти лекарство, которое можно будет выбросить на рынок, - или переключиться на другие области? На решение продолжатьисследования во многом повлияло изучение мескалина профессором Берингером и другими. В "Интоксикации мескалином" Берингер отмечал сходством между интоксикацией мескалином и психозами. Вслед за ним это подтверждали и другие исследователи, например Е. Гуттманн и Г.Т. Стокингс. "Мескалиновая интоксикация, - писал последний в 1940 году - это действительно "шизофрения", если подразумевать под этим словом "расщепление сознания". Для мескалиновой интоксикации характерно расщепление личности, очень похожее на то, что можно обнаружить у больных шизофренией".
Кроме того, что он давал мескалин больным, Стокингс попробовал его и сам. И обнаружил, что наркотик может порождать целый спектр ненормальных состояний: кататонию, паранойю, манию преследования, манию величия, галлюцинации, религиозный экстаз, навязчивое желание убийства, суицидальные порывы, апатию, мании. Получалось, что, если прибегнуть к лексике Фрейда, такие *********, как мескалин, могли расщепить личностное эго. То есть открыть ящик Пандоры - подсознательное!
Первые эксперименты на людях, помимо тех, которыми занимались сотрудники лаборатории "Сандоз", проводил также Вернер Штолль, сын Артура Штолля, психиатр, сотрудничавший с Цюрихским университетом. Повторив некоторые эксперименты Стокингса, Штолль сделал дополнительные открытия: в небольших дозах ЛСД помогает психотерапевтическому лечению, позволяя легко проникать в сознание. Позднее ходили слухи, что одна из пациенток после принятия ЛСД совершила самоубийство. По одной из версий это была психически больная женщина, покончившая с собой через две недели после того, как она принимала наркотик в процессе терапии. По другим сведениям, смерть женщины наступила вследствие того, что ей давали наркотик, но не сообщили об этом.
Штолль опубликовал полученные данные в 1947 году, и вскоре после этого "Сандоз" выпустила на рынок ЛСД, предлагая поставлять желающим это вещество для научно-исследовательскихцелей. ЛСД получил торговое имя "Делизид" (Delysid). В инструкции по применению предлагалось два возможных варианта использования:
Аналитическая психотерапия: Для высвобождения вытесненного материала и создания психической релаксации, в частности при тревожных состояниях и неврозах навязчивых состояний.
Экспериментальный: Принимая Делизид самостоятельно, психиатр получает возможность проникнуть в мир мыслей и ощущений душевнобольных. Делизид также может использоваться для получения модели психоза короткой длительности у нормальных субъектов, способствуя таким образом, изучению патогенеза психических заболеваний.
Он появился в Америке в 1949 году - очень подходящее время для появления в обществе нового наркотика, воздействующего на сознание.
Лабораторное безумие
Сейчас уже нельзя выяснить в точности, кто из американцев первым попробовал ЛСД. Но одним из первых был доктор Роберт Хайд, практиковавший в массачусетском Центре психического здоровья. Один из коллег доктора Хайда, Макс Ринкель, достал немного ЛСД. Ему было любопытно, как нормальный человек может на несколько часов превратиться в сумасшедшего. Конечно, сам Ринкель формулировал это немного по-другому. Его интересовало моделирование психозов, искусственно вызванная шизофрения, которая могла бы пролить свет на этиологию сумасшествия.
Хайд был первым "подопытным кроликом" в опытах Ринкеля. Когда все собрались, он растворил коричневую ампулу с Делизидом (ЛСД) в стакане воды, выпил и стал ждать. Он ждал и ждал, пока, наконец, его терпение не лопнуло. Тогда он сообщил всем, что собирается пойти погулять. Остальные, если хотят, могут последовать за ним, но он уверен, что никакого эффекта препарат не оказывает. И тут произошла поразительная вещь. Буквально в один момент, прямо на глазах коллег, уравновешенный вермонтец Хайд превратился в параноика, который с подозрением спрашивал: "Почему они все улыбаются?" или "Почему закрыта дверь?"
В 1951 году Ринкель сделал доклад о своей работе над ЛСД на заседании АПАв Цинциннати. По его словам, он обнаружил значительное соответствие между психозом, вызываемым ЛСД, и шизофренией:
"В основном мы обнаружили изменения, похожие на симптомы больных шизофренией. У испытуемого возникают проблемы с мышлением. Оно становится заторможенным, блокированным, аутичным и отстраненным. Чувство безразличия и нереальности происходящего наряду с подозрительностью, враждебностью и обидами также во многом напоминают шизофрению. Галлюцинаций и бреда намного меньше..."
Но эти заключения достаточно относительны, спешил тут же отметить Ринкель. У склонных к аутичности могли выявиться маниакальные черты, человек начинал шутить и играть словами, хотя это было вовсе не в его характере, или, напротив, у людей, склонных к параноидальным реакциям могли возникать моменты глубокого экстаза. Единственный четкий вывод, который можно было сделать, что нормальные люди после приема ЛСД переставали быть нормальными: они менялись, и то, что с ними происходило, можно было бы назвать ненормальным.
Но становились ли они безумными? Была ли эта модель психозов настоящей? Или же ученые проецировали на процесс собственные желания, видя только то, что хотели бы видеть? На эти вопросы было нелегко ответить. Однако прошло некоторое время, и когда исследованием ЛСД начало заниматься гораздо большее количество ученых, обнаружилось, при каких условиях возможна негативная реакция пациента. ЛСД делало человека в высшей степени восприимчивым к оттенкам поведения окружающих. Если психолог, работающий с пациентом, вел себя холодно и резко, пациент часто отвечал враждебностью или обидой. Однако если врач относился к пациенту с теплотой и обходительностью, пациент отвечал на это любовью и расположением, далеко выходящими за границы обычных.
Тесты были больным местом исследований. Как только ЛСД стали изучать серьезно, его начали тестировать с помощью теста Роршаха, ТАТ, блоков Белльвю, теста "Нарисуй человека" (Draw-A-Person). Испытуемые часто сердились, с ними становилось сложно общаться. Они, как и больные шизофренией, объясняли это тем, что задаваемые им вопросы были скучны, глупы и не соответствовали ситуации. Если тестировать человека, принявшего ЛСД, - предупреждал Ринкель, - он может показаться гораздо более заинтересованным собственными чувствами и внутренними переживаниями, чем взаимодействием с врачом. Это подтверждают результаты тестов, указывающие на увеличение эгоцентризма. Спустя много лет обычный школьный психолог по имени Артур Клепс, обращаясь к Конгрессу, предложил одно из лучших объяснений тому, почему людей, находящихся под воздействием ЛСД, так раздражают тесты: "Если вы должны пройти тест на измерение коэффициента интеллекта (IQ), а в этот момент стены комнаты распахиваются и перед вами возникает видение блистающих красотой солнц центральной галактики, и одновременно с этим ваше детство начинает разматываться перед вашим внутренним взором, словно цветной трехмерный фильм, вы, конечно, не сможете правильно ответить на задания теста IQ".
Но наука должна использовать все доступные инструменты. Кроме того, за тесты выступали те, кто надеялся, что ЛСД действительно создает модели психозов. Исследователи начали определять его не как галлюциноген (каковым он был по медицинской классификации), но как психотомиметик, то есть имитатор сумасшествия.
К началу пятидесятых в стране было уже около дюжины различных групп, занимавшихся изучением ЛСД. Большинство, вслед за Ринкелем, использовало его для моделирования психозов, некоторые занимались зоотоксикологией, и по крайней мере один ученый, последовав совету "Сандоз" , использовал ЛСД в терапевтических целях. Всех увлекала необычная мощность препарата и удивительные эффекты, которые он оказывал не только на нормальных людей, но и на сумасшедших. Давая ЛСД душевнобольным, вы могли наблюдать поразительные вещи. Одна девушка, больная кататонией, спустя три с половиной часа после принятия наркотика начала прыгать по палате, громко смеясь. Днем она уже играла в баскетбол. Ночью танцевала. Но на следующее утро онаснова вернулась в кататонию. Или другая больная, страдающая гебефренической шизофренией. Обычно она целыми днями хихикала и болтала разную ерунду о птицах и цветах. Через тридцать минут после принятия 100 микрограммов ЛСД она стала смертельно серьезной. Никакого смеха. "Это серьезное дело, - сказала она курирующему ее врачу. - Мы люди, достойные сочувствия. Не играйте с нами в игры" . Чуть позже она напала на санитаров и делала недвусмысленные сексуальные предложения главной медсестре.
Лекарство действовало удивительным образом. Но что все это означало? Что случалось после того, как ЛСД или мескалин попадали в кровь или в мозг? Оказывало ли это каким-либо способом особое влияние на нейрохимию мозга? И если это так, не мог ли мозг производить собственный метаболик, сходный с ЛСД? Этот вопрос задавали себе многие ученые. Есть ли у сумасшествия органическая основа и если есть, то кто ее сможет обнаружить?
На этой почве возникло много смелых теорий, но нас здесь интересует лишь одна адренохромная теория двух английских психиатров, Хамфри Осмонда и Джона Смитиса.
Первым шизофреником, с которым пришлось столкнуться доктору Хамфри Осмонду, была девушка, утверждавшая, что каждый раз когда смотрит в зеркало, она видит там слона. Как только она ушла, Хамфри поспешил к своему завотделением и рассказал ему об этом случае. "Ну, вы понимаете, у нее шизофрения" , сказал ему завотделением. "А что это?" спросил Осмонд. Начальник рассказал. Осмонд хотел услышать основные сведения, которые полагается знать о любой болезни, симптомы, лечение, этиологию. Но внезапно обнаружил, что ничего существенного по поводу этой болезни он выяснить не может. Существовало множество теорий, но не было никаких твердых данных, подобных тем, которые, например, имелись у Фрейда и его последователей при выяснении механизма подавления и динамики неврозов. Устав от вопросов, начальник Осмонда предложил тому встретиться с аналитиком юнговской школы, Энтони Хэмптоном. Тот в свою очередь посоветовал Осмонду прочитать книгу Томаса Хеннела "Очевидцы".
Наряду с "Обретающим себя сознанием" Клиффорда Бирса книга Хеннела была одной из самых запоминающихся книг из тех, где описывалось, как человек выздоравливает после тяжелого психоза. Хеннел был полностью захвачен постепенным развитием собственной болезни. Ночные шумы. Странная оживленность предметов. Противоречивое чувство великого собственного предназначения наряду с растущей уверенностью в распаде личности. У него возникало впечатление, будто внутри настраивается оркестр сначала струнные, затем духовые деревянные и, наконец, медные духовые. Любой, кто ходит на концерты, понимает, что процесс настройки имеет мало общего с собственно исполнением музыки. Для Хеннела крещендо наступило в тот день, когда он решил посетить Оксфорд. По пути он заметил, что другие пешеходы бросают на него многозначительные взгляды, словно они знали нечто, что ему было недоступно. Когда стало темнеть, Хеннел заметил,как поля за живой изгородью начали закипать, а звезды в небе вращаться, словно на картинах Ван Гога.
Хеннел только начал входить во вкус нового сверхъестественного восприятия, как рядом остановилась машина тайной полиции и, забрав, отвезла его в секретную тюрьму.
Хотя Осмонд перечитывал "Очевидцев" не один раз, но в итоге он чувствовал, что все еще абсолютно не понимает природы шизофрении.
Закончив учиться, Осмонд устроился на работу в Cент-Джордж , одну из известных лондонских больниц. Там он познакомился с младшим врачом-ординатором Джоном Смитисом. Осмонду, шотландцу, воспитывавшемуся среди суррейских холмов, он показался человеком неординарным. Детство Смитис провел в Индии, в то время английское господство там уже подходило к концу. Его отец работал главным лесничим. Осмонд предполагал, что Смитиса послали в Рагби и Кембридж для того, чтобы после многочисленных экзотических приключений он несколько остепенился под влиянием настоящих английских джентльменов. Страстью Смитиса было изучение природы сознания, и он нисколько не скрывал того факта, что рассматривает психиатрию просто как удобный способ исследования настоящих философских проблем. За это, как и за его привычку отрывисто объяснять что-нибудь, постоянно добавляя "это же очевидно" , его не любили старшие коллеги это были, в основном, врачи старой закалки, испытывавшие глубокое недоверие к теоретическим знаниям. Но Осмонд счел Смитиса интересным человеком и они быстро сошлись.
Смитис увлекался многими необычными вещами, в том числе парапсихологией. Однажды он появился в Сент-Джордж с книгой Александра Ругье, современника Берингера. Книга была про пейотль, она так и называлась "Le Peyotl". На одной из страниц он обнаружил молекулярную формулу мескалина.
Формула смутно напомнила Смитису что-то, но он не мог точно сказать, что именно. Осмонду тоже казалось, что это что-то напоминает. Тогда они показали ее специалисту биохимику. Тот заметил, что это похоже одновременно на гормоны щитовидной железы и на адреналин, причем больше на последний. Это странное сходство между адреналином и мескалином послужило причиной возникновения у них интригующей гипотезы: что, если в напряженных ситуациях адреналин преобразовывался в нечто, химически родственное к мескалину? Не связывало ли это кипящие поля и вращающееся небо Хеннела с отражением слона в зеркале? Известно, что некоторые растения способны к такому метаболическому преобразованию (оно называется трансметиляция ), но у людей подобных способностей не наблюдалось.
Получив от светил химии немного мескалина, Осмонд и Смитис приступили к проверке гипотезы. Однажды в полдень, дома у Смитиса, жившего неподалеку от Вимпол-стрит, Осмонд принял 400 миллиграммов мескалина. И включил магнитофон, чтобы регистрировать все, что произойдет.
На Осмонда почти сразу нахлынуло ощущение опасности. Все вокруг запылало сначала фиолетовым, потом вишнево-красным светом. Он попытался закрыться от света рукой и почувствовал, будто сунул руку в доменную печь. Тут впервые он понял, о чем писал Хеннел. Шизофреники не использовали сравнений и метафор, они действительно реально переживали все, о чем говорили. И отвергать это как заблуждение было бы просто научным высокомерием.
Как только первое удивление прошло, Осмонд задумался. Если то, что мы полагаем объективной действительностью, настолько хрупко, что может быть уничтожено 400 миллиграммами мескалина, то, возможно, правы виталисты, утверждавшие, что мозг является просто механизмом, чтобы обрабатывать и стабилизировать данные внешнего мира. Возможно, само понятие объективной действительности парадоксально.
В 1952 году Смитис и Осмонд выпустили небольшое эссе на эту тему. Оно называлось "Новый подход к шизофрении". В нем они выдвигали теорию, что человеческий организм может реагировать на напряженные состояния, вырабатывая эндогенные галлюциногены, в данном случае из адреналина. Галлюциногены меняли воспринимаемую картину мира, что приводило к еще большему напряжению, большему выделению адреналина, а следом естественных галлюциногенов, что в результате вызывало необычайно глубокий психоз. Единственная возможность прервать этот цикл заключалась в том, чтобы, буквально отключившись от действительности, бежатьв иную реальность. Как ни парадоксально, но это было единственной возможностью (не считая смерти) для организма сохранить возможность нормально функционировать.
Что было особенно изящно в этой теории, которую они назвали "теорией М-фактора", это синтез неврологии и динамической психологии сочетание довольно необычное, если не взаимоисключающее.
После изобретения гипотетического химического М-фактора следовало попытаться найти его в естественном виде или синтезировать лабораторным путем. Это оказалось проблемой мало чем отличающейся от той, с которой столкнулся американский астроном В.Х. Пикеринг, когда в 1919 году вывел, что в Солнечной системе должна быть еще одна планета, пока еще не открытая, которую он назвал Плутоном. Одиннадцатью годами позже Плутон был найден именно там, где предсказывал Пикеринг. Но инструменты, которыми пользовалась астрономия, как быстро поняли Осмонд и Смитис, были намного мощнее тех, что были в распоряжении нейрофармакологии. Тайны космоса были детским лепетом по сравнению со сложностями освоения внутреннего пространства. Они попросили химиков, проводивших исследования по синтезированию пенициллина, чтобы те разработали промежуточные цепочки между адреналином и мескалином. Химики попробовали, но скоро отказались: то, что на бумаге виделось как небольшие различия, на практике было непреодолимо в лабораторных условиях.
Так что Осмонд и Смитис решили сконцентрироваться на аминохромах, возникающих при распаде адреналина. Один из аминохромов адренохром, имел молекулярную структуру, удивительно похожую на мескалиновую.
В 1952 году Осмонд впервые попробовал принять адренохром. Через десять минут он заметил, что у потолка изменился цвет. Закрыв глаза, он увидел рой точек, которые то появлялись, то исчезали. Кто-то пододвинул ему тест Роршаха, и Хамфри с изумлением обнаружил в нем множество самых различных фигур и образов. Выйдя в больничный коридор, Осмонд был потрясен - коридор выглядел зловеще. Что значат эти страшные трещины на полу? И почему их так много? Его коллеги были в восторге - это действительно оказалось моделью психоза. Однако сам Осмонд наблюдал за их восторженной реакцией словно сквозь толстую стеклянную стену.
Это происходило уже не в Англии. В середине 1952 года он работал в канадской провинции Саскачеван, в качестве клинического директора саскачеванской больницы.Это место рекламировалось как самая прекрасная психиатрическая больница в прериях, но **** была в том, что это была единственная психиатрическая больница в прериях. В реальности это было унылое место, очень похожее на "сумасшедший дом девятнадцатого века". Задачей Осмонда было разбираться со всеми проблемами так, чтобы при этом не вызывать недовольства старого директора, который считался номинальным главой больницы. Старого директора возмущало новое поколение молодых гениев, беседовавших о лечении инсулином и электрошоком и искавших таинственный М-фактор. Он всякий раз, когда это было возможно, старался воспрепятствовать нововведениям Осмонда.
Работа по М-фактору шла медленно. Пока не было Смитиса, который должен был прибыть в Саскачеван только через несколько месяцев, Осмонд начал работать с психиатром Абрамом Хоффером, почетным членом саскачеванского университета. Хоффер был знаком с Хайнрихом Клувером, который говорил, что с удовольствием занялся бы изучением мескалина, поскольку это наиболее интересная сфера исследования на сегодняшний день . Когда же Смитис наконец приехал, он привез с собой заметки, легшие в основу их следующего эссе. После некоторых добавлений, сделанных Осмондом, оно было опубликовано в Хибберт Джорнал. Смитис считал, что медики восемнадцатого века выдвигали причудливые теории и вели ожесточенные споры, но при этом довольно невнимательно относились к фактам. Развитие психологии в двадцатом веке, по мнению Смитиса, шло примерно так же. Нужна была новая модель научного развития,которая вела бы сначала, вслед за Карлом Поппером, к ортодоксальной науке (принятой теории, объясняющей известные факты), а затем к ереси (новой систематизации фактов, часто с добавлением новых данных) и, наконец, к новому ортодоксальному периоду.И так далее, с попеременной сменой ереси и ортодоксии.
Мескалин был упомянут в статье дважды. Во-первых в контексте анализа психобиологического объяснения шизофрении. Никто не может считать себя действительно компетентным в лечении шизофрении, если онне отдает себе отчет в том, что представляет из себя мир шизофреника, писали Осмонд и Смитис. С помощью мескалина это становится возможным . Второе упоминание о мескалине встречалось в русле новой теории сознания, базирующейся на трех новых наборах фактических данных:
A) Последние открытия в развитии электронных вычислительных машин и изучение аналогичных механизмов мозга.
Б) Последние открытия в парапсихологии. Обратите внимание на то, что экстрасенсорное восприятие признано научным фактом.
В) Природа явлений, происходящих в сознании под влиянием мескалина. Можно было бы подумать, что любой человек, знакомый с психологией, основанной на концепции подсознательного, воспользуется таким богатым источником для различных опытов, как мескалин, но никто этого так и не сделал, хотя Ругье предлагал это еще в 1922 году.
Вскоре они получили письмо от Олдоса Хаксли, поздравлявшего их с открытием и приглашавшего, если они будут проезжать мимо в ближайшем будущем, навестить его в Лос-Анджелесе. Хаксли, кроме того, выражал желание попробовать мескалин.
Хотя Осмонд и Смитис были польщены похвалой прославленного писателя, вероятность, что они будут в ближайшем будущем проезжать мимо Лос-Анджелеса была практически равна нулю. Тем не менее им этого очень хотелось, хотя бы для того, чтобы отдохнуть на время от суровой канадской зимы. И тут вмешалась судьба. Напряженные отношения в больнице достигли такого накала, что деятели, отвечающие за программу психического здоровья Саскачевана, почувствовали, что пришло время обсудить это со старым директором. Осмонд решил, что лучше ему при этом не присутствовать, и начал готовиться к поездке в Лос-Анджелес на приближающуюся сессию Американской психиатрической ассоциации. И вот, в результате этих событий, Осмонд в начале мая 1953 года летел в самолете на юг, везя с собой не только редкое для Хаксли приглашение погостить у него, но и небольшой пузырек с мескалином.